Жизнь и смерть квакера Алекса Уикстида в Советской Москве

Он приехал в Россию с квакерами во время страшного голода в Поволжье 1921-22 годов. Он отвечал за распределение еды в Бузулукском уезде. Он знал многих русских, он завёл много хороших друзей, но, один за другим, все они как-то или уходили сами, или он отпугивал их. Необычный человек.

Александер Уикстид (Alexander Wicksteed, 6 сентября 1875 – 30 июля 1935) — английский путешественник и писатель, из Лондона. После работы с квакерами в Бузулукской губернии, он принял решение остаться в Советской России, заявляя: «Россия - свободная страна, единственная свободная страна, в которой я когда-либо жил. Вот как я понимаю, что такое свободная страна: зарабатывать себе на жизнь здесь можно не будучи наёмным рабочим, и здесь у вас нет необходимости носить белый воротничок и галстук, и в этой свободной стране вы можете ложиться спать и вставать тогда, когда хотите, а не тогда, когда вам велит кто-то другой». Его жизнь в СССР описана Уикстидом в двух его книгах: «Жизнь при Советах» (1928) и «Десять лет в Советской Москве» (1933). Алекс был знаком с американским журналистом Джеймсом Негли Фарсоном (James Negley Farson), вместе с которым путешествовал по Западному Кавказу в 1929 году. Свою книгу об этом — «Кавказское путешествие» — Фарсон посвятил Уикстиду, который умер в Москве от ХОБЛ (хроническая обструктивная болезнь лёгких) в 1935.

Да, Алекс Уикстид умер в одиночестве, в своей маленькой комнате в Москве, его смерть прошла незамеченной иностранной колонией, как, впрочем, и его жизнь. 

Он был странным персонажем, вспоминал Фарсон. Специалист по творчеству Шекспира и Данте, непоколебимо уверовавший во все обещания большевиков о том, что будет в новом мире, который они строили, Алекс зарабатывал на жизнь преподаванием английского языка в одном из московских ВУЗов (по его словам, по методу Берлица), при том, что сам он не потрудиться изучить русский язык. Казалось, что такая схема вполне себе работала. У него были более чем скромные потребности. Не владея русским, он старался, чтобы ни у кого не возникло никаких сомнений в том, что он стал русским: он сбрил свою седую шевелюру, отрастил, как он считал, профессорскую бороду, и по Москве ходил в рубашке-косоворотке, подпоясанной кушаком и в сапогах по колено.

Александер Уикстид в шляпе, с белой бородой и посохом в руках в центре фотографии, сделанной в 1929 году во время его путешествия на Кавказ

Это не сработало. Удивительно, вспоминал Фарсон, что никто никогда не отмечал особенность большевистского характера: русские коммунисты, по крайней мере в те дни, ценили иностранца только по той цене, которую, по их мнению, ему давали иностранные же соотечественники. Тот факт, что Уикстид действительно любил русских и даже верил в большевиков, ничего не менял: эти товарищи были снобами чистой воды. И поскольку Александеру Уикстиду в России претило ходить в рубашке с белым воротничком и западным галстуком (это было бы позорной капитуляцией перед буржуазными условностями!), его редко приглашали на мероприятия дипломатического корпуса, если вообще приглашали. Точно так же его не звали к себе и иностранные журналисты. И поскольку эти две группы, общавшиеся друг с другом в этом чужом для них большевистском мире, были тогда единственными представителями Запада в Москве, Уикстид для них был Никто. Казалось, что его это совершенно устраивало.

Итак, жил он в маленькой комнате в одном из очень грязных домов, похожих на те, что описывал Достоевский, расположенном в старом рабочем квартале. В доме было чуть ли не 200 комнат, и жили в них что-то около тысячи человек! Дом был построен по «коридорной системе»; никаких отдельных квартир, каждая комната выходила в общий коридор. Человеческий муравейник, где семьи жили в таких же грязных, и даже ещё более грязных, чем у Алекса, комнатах. Шум и крик стоял практически круглые сутки. Не надо было даже прислушиваться, чтобы быть в курсе всех новостей и знать обо всех событиях в жизни его соседей. Нередко жильцы выносили свои суровые личные ссоры в тёмный коридор, или на грязную коммунальную кухню. Страшно подумать, что творилось там в общественных уборных в конце коридора.

Маленькая комнатушка Уикстида (как он ей гордился!) была клеткой, настолько забитой предметами мебели, что по прямой пересечь её было невозможно: надо было всё время что-то огибать или обходить. Всё, что у него было, весь его скарб, всё было упаковано во что-то, подо что-то запихнуто, или где-то висело. Пищу он готовил себе сам на ржавом небольшом примусе, питался тем же, чем питались и другие малообеспеченные жители большевистской Москвы. В самом центре этого замка Безумного Шляпника красовался огромный медный самовар, вокруг которого, как рассчитывал Уикстид, должны были проходить великие философские беседы и дискуссии. Но, увы, хромые стулья вокруг стола обычно пустовали. Алекс, воображавший, что он — мастер на все руки, сам смастерил два как бы мягких кресла, но сесть на них решались не все, предпочитая сидеть на кровати.

Единственным визитёром, которого можно было найти почти каждый вечер в комнате Уикстида, был юноша по имени Пётр, до такой степени простодушный, что казался немного чокнутым. Фарсон пишет, что он многое узнал от него о русских; о том фантастическом мире, который молодые россияне все ещё ожидали как светлое будущее. Часто вечерами американский журналист бродил с Петром по закоулкам Москвы, слушая его наивные речи; или они отправлялись в парк культуры и отдыха, в тир, где Фарсон стрелял в монокль мишени, выбивая этот оптический прибор из глаза Остина Чемберлена. Пётр был молод, полон энтузиазма и абсолютно уверен в своей правоте. Но он был безвреден, вспоминал Негли Фарсон. 

Там, в этой каморке, длинными вечерами в холодную зиму 1928-29 годов Алекс вёл с Фарсоном беседы о Кавказе: «Ах, земля в тех краях плодородная, трава зелёная, а горы крутые». Негли Фарсон вспоминал, что Алекс буквально стремился припасть к самой земле матушки России, к её травам, ручьям, лесам, горам; и чем более они были безлюдны, тем лучше это было для этого англичанина. И потому каждый год, когда в мае начинались каникулы в его Московском ВУЗе, Уикстид набивал свой рюкзак, брал в руку посох и с теми небольшими деньгами и скудной провизией, которые он накопил за долгую московскую зиму, он отправлялся на Кавказ. В 1929 году он взял с собой и Негли Фарсона, сочинившего потом книгу о том походе. 

Книги же самого Алекса Уикстида о жизни в большевистской России были написаны в весьма восторженном ключе, они полны восхвалений в адрес страны Советов. Их никогда не переводили на русский и не издавали в СССР: видимо, даже большевики сочли их излишне наполненными патокой. Уикстид был одним из четырёх английских квакеров, решивших остаться в России после окончания своей миссии по спасению людей от голода. Из этой четвёрки один был расстрелян в 1937, трое умерли своей смертью.

Наверно Уикстиду повезло вовремя умереть в той стране, которую он считал самой свободной.